У нас в семье со всеми довольно близкие отношения. Поэтому почти сразу, как мы с Флорианом стали встречаться, я рассказала про его болезнь своим родителям, бабушкам-дедушкам, вообще всем. Я поняла, что в этом расстройстве нет ничего невероятно опасного или страшного — Флориан абсолютно неагрессивный, например. Но многие люди боятся, когда слышат о шизофрении. Поэтому я сразу основательно и подробно рассказывала всем про это. Я хочу, чтобы люди не боялись этого расстройства, особенно в моей семье, чтобы они не стигматизировали его. Для меня такая просветительская работа очень важна.

Муж часто вел себя отрешенно: в компании просто забивался в угол, уходил в себя, и все. Иногда у него бывала дикая несобранность: он мог, например, поставить сахарницу или горячий чайник в холодильник. Когда его выписали из больницы, он принимал очень тяжелые таблетки, которые подавляли в нем любое желание: у нас не было никакой интимной связи, к тому же он мог чуть ли не неделю не есть. Состояние у него было почти амебное: он просто ползал по квартире, раз в неделю умылся — уже хорошо. Больше ничего не делал.

Нам обоим было по 28 лет. Я понимала, что с ним что-то не то, но не понимала, что именно: если бы человек, например, бегал голый по улице и кричал, что он Наполеон, никаких сомнений в его расстройстве не было бы. А он просто отказывался от работы, говорил, что устал, у него были какие-то странные фантазии. Например, он говорил, что он главарь питерской мафии, а живет бедно для конспирации, чтобы спецслужбы его не вычислили.

Я понимаю, что лекарства, эпизоды обострений и врачи будут на протяжении всей жизни, и я уже привыкла к этому. Сама Карина говорит: «Я бы не хотела, чтобы у меня не было БАР, потому что тогда это буду не я». Даже если бы я хотела ей помочь избавиться от этого расстройства, это невозможно. С ним живут всю жизнь. Просто нужно больше внимания уделять ее здоровью. Единственное, о чем я могу задумываться, — это хватает ли ей таблеток.